Живопись Федора Алексеева лежит вне пределов постмодернистской парадигмы. Скорее он модернист по духу, но модернист, переживший десятилетия постмодерна. Формальные задачи, открытие своего нового художественного языка, поиски новой адекватной сегодняшнему дню формы — цели, которые преследовало искусство минувшего рубежа веков, преодолевая сложившуюся традицию «вариаций на тему». История повторяется. Постепенно в художественной среде все более отчетливо формируется убеждение, что недостаточно жить опытом прошлого, бесконечно варьируя его, играя с ним, и отстраняясь от него.
В картинах Алексеева снова, как и у его великих предшественников, возникают очень простые мотивы: улицы, набережные, здания. Он пишет портрет своего города. Но, если для большинства пейзажистов важным оказываются приметы времени, течение жизни, то для Федора Алексеева Петербург открывается в своей вневременности, изолированности от потока времени. В его полотнах нет человека, нет следов его деятельности и соответственно его страхов, его страстей, сиюминутных движений. Петербург, его набережные, соборы, доходные дома предстают перед зрителем его полотен подобно египетским пирамидам.
Алексеев создает свой миф Петербурга, резко отличающийся от того, растиражированного понятия петербургского мифа, который включает в себя театральность, бутафорность, эфемерность этого города. В картинах Алексеева, напротив, Петербург вечный, прочный, неизменный город — краеугольный камень этой страны, ее культуры, ее величия. Отсюда и те формальные средства, которые он использует. Пространство картины он строит цветом, плотными локальными формами, которые взаимодействуют не только в самой картинной плоскости, но и выражают конкретную глубину, образуют четкие планы. Однако, не только цветом формируется космос картин Алексеева. Его живопись обладает почти реальной физической трехмерностью. Плотная вязкая масса краски иногда вырывается из плоскости картины, образуя подобие плоского рельефа, снова отсылая нас вглубь веков к искусству древних, не признававших в своих изображениях сиюминутности. Исключив координату времени из своих холстов, Алексеев, тем не менее, не обеднил его, а вывел за пределы обыденности. Он пишет долго. Каждая его картина это плод многолетнего труда, определяемого не только творческим поиском, но в большей степени изобретенной им же технологией. Понятие красочный слой становится для художника самоценным. У Алексеева это всегда действительно несколько слоев краски, кроющих друг друга, почти не видных неискушенному зрителю на поверхности, но определяющих глубину цвета, насыщенность пространства и отчетливость цветовой нюансировки. Французы, мастера русского авангарда, почитаемые художником, не стали для него источником цитат, а научили уважению к цвету и фактуре, использованию их выразительных возможностей. Совершенство техники определяет и вневременность самих полотен — они, что сегодня случай действительно уникальный, «на века», ибо не подвержены разрушительному влиянию времени. Автор, сочетающий в своем творчестве ясность и точность формулировок с яркостью палитры живописца — это художник эпохи, в которой логика и образность сплавляются в единое целое, возможно определяя мышления грядущего века. В этом его уникальность. Он первый, идущий по этому пути.

В.Дрозд